II Московская международная биеннале молодого искусства «Стой! Кто идет?» продолжается. Через несколько дней после открытия наряду с молодыми художниками в дело вступили и молодые кураторы. Три выставки открылись в разное время на разных площадках Москвы.
Проект Алексея Масляева «Junk» исследует взаимоотношения городского жителя с урбанистической средой. Экспозиция организована с дотошностью исследователя, поделена на три смысловых блока, в каждом из которых выявляются узловые моменты взаимодействия мегаполиса и его обитателей. Проект открывается совместной работой Надежды Бушеневой, Алины Гуткиной и их соавтора по имени Patrick K.-H.: геометрическая конструкция с видеопроекциями на встроенных мониторах, за которой следует небольшой зал, чьи стены исписаны объявлениями о сбежавших детях (в качестве перформанса на вернисаже тексты заметок писали молодые люди, сами когда-то совершавшие побег из дома). С самого начала город представляется пространством строго регламентированным, упорядоченным, но вместе с тем и опасным, подобным черной дыре, поглощающей людей. На фотографиях Кирилла Глущенко стоящие спиной к объективу люди практически полностью теряются в недрах масштабной застройки, а городские фотопейзажи Анны Титовой снабжены нелюбезными комментариями, призывающими смотрящих убраться восвояси, ибо «не на что тут пялиться». Город – это еще и территория безразличия, дружелюбие здесь не самая характерная черта.
Мегаполис как средоточие трансформаций, связанных с современными технологиями, исследует инсталляция Нины Уэйкфорд: довольно архаический на сегодняшний день 35-миллиметровый кинопроектор выдает на экран виды на лондонскую телебашню. Работа не только проблематизирует взаимоотношения человека и медиа. «Девайсы и гаджеты» меняются с невероятной скоростью, возникая, чтобы быстро уступить место новому изобретению. Вид устаревшего прибора «прошлого поколения» – мобильного телефона, плеера и пр. – нередко вызывают странную ностальгию, о которой напоминает художница.
Оптика рассмотрения в этой целостной, великолепно артикулированной экспозиции задается коллективными опытом, с одной стороны, и индивидуальным – с другой. Устойчивые представления и абстрактные модели поведения неизбежно преломляются в сознании каждого, формируя персональный «осадок», – именно в этом смысле, наверное, и следует проинтерпретировать название выставки «Junk» (от английского «отбросы») – маркирующий поведение, заставляющий выбирать свой маршрут в этом запутанном и опасном лабиринте.
Проект Арсения Жиляева «Редкие виды» объединил представителей российского арт-коммьюнити самых разных занятий: от художников и кураторов до критиков и менеджеров. Участникам предлагалось ответить на вопрос, что побудило их к занятию современным искусством, при помощи художественного объекта (или просто какого-либо предмета) и сопровождающей его истории. По словам куратора, выставка видится ему как «эксперимент с открытым финалом», который в итоге должен выявить контуры зарождающегося сообщества – сильный, актуальный, чрезвычайно необходимым акт коллективной авторефлексии, сама по себе довольно редкая и неожиданная инициатива.
Практически все участники говорят о персональном, нередко травмирующем опыте, породившем «внутреннюю необходимость» обращения к выразительным средствам и языку современного искусства. Неизбежным следствием этого становится довольно сильная герметичность всей экспозиции, не столь легкой для понимания посторонним зрителем, просто «пришедшим с улицы». Простая, казалось бы, проблема адресации (едва ли какой-либо проект изначально задумывается как «прозрачный» для любого реципиента) тем не менее оборачивается небольшим смещением фокуса восприятия. Ведь человек, решивший заниматься искусством, и субъект определенного значимого художественного высказывания едва ли едины между собой. Тем не менее, нельзя не заметить, как, рассказывая личные истории, многие авторы одновременно говорят и о своем творчестве в целом. Егор Кошелев представил обрамленные оконными рамами живописные полотна (получилась своего рода объект-инсталляция), изображающие известные политические события в Москве начала 90-х, описывая этот период как время своего личностного становления (в остальных работах художника также обильно присутствует иконография современности, преломленная через личное восприятие автора). А нынешние работы Евгения Антуфьева с их мифологизированным флером как будто все являются отголоском его детских занятий вышиванием и связанных с этим инфантильных переживаний. Перформанс Андрея Кузькина, во время которого автор с сыном на руках сидел под фотографией своего отца (также художника, запечатленного с маленьким Андреем; все участники обеих сцен держат во рту соски) и вовсе выглядит как попытка восстановить непрерывность континуума истории двух поколений, а также личной биографии (нечто подобное проделал и Александр Повзнер, представивший для проекта бронзовое изваяние себя детстве, выполненное его матерью-скульптором).
При всем видимых удачах проекта, контуры, проступающие в общем нарративе, обрисовывают молодое арт-сообщество далеко не полностью. Данный момент субъективации (по выражению одного из участников), можно рассматривать как отправную точку для возможной дальнейшей рефлексии.
Экспозиция проекта Андрея Паршикова и Алены Лапиной «Интимный капитал» на «Фабрике», претендующая на возвращение «состояния интимности каждому отдельному субъекту», поначалу и вовсе приводит в недоумение. Каким образом картины уличных беспорядков, выполненные группой «Толпа», цитата из Маркса и Энгельса (работа Дмитрия Потемкина) и левацкий лозунг «Позор мещанским гнидам», вырезанный на старом ковре Иваном Бражкиным и Анастасией Потемкиной, связаны с интимностью? Возможен ли более отстраненный взгляд? А видео Алины Гуткиной, на котором художница в чужом исполнении слушает стихотворение своего сочинения, написанное ей в ранней юности, и не может при этом скрывать смущения – разве не отрицание это того, что некогда было квинтэссенцией самого сокровенного и дорогого? Но довольно скоро понимаешь, что мещанская мораль как раз и способствует отчуждению от себя самого, о чем и писали теоретики коммунизма и их последователи. Общественное и политическое может быть чрезвычайно значимо в индивидуальном его преломлении. А взаимоотношения с чем-то, что репрезентирует для тебя личное и интимное, гораздо многомернее, чем кажутся на первый взгляд.
Общая структура выставки, большая часть которой проходила в мастерских художников и закрылась, не успев начаться (зал на «Фабрике» – небольшая ее часть), сама по себе изоморфна дискурсу об интимном, которое видится лишь короткими вспышками и проблесками и только в определенном коммуникативном контексте (дружеские взаимоотношения художника и куратора являлись базовым условием проекта). Личное всегда тесно переплетено с общественным и нередко выражается через него, равно как и события внешнего мира в поисках адекватного языка выражения бывает необходимо глубоко пропустить через себя. Подобную интерпретацию, впрочем, вполне можно распространить на все три открывшиеся выставки.
