Термин «новые скучные» был предложен арт-критиком Валентином Дьяконовым в одной из своих статей для обозначения художников, «избравших путь максимальной адаптации к мировым настроениям», для которых «похожесть на западные образцы возведена в принцип». Речь шла об участниках III Московской биеннале молодого искусства, и выходило так, что список «новых скучных» покрывал значительную часть молодых активно работающих авторов. О сути этого феномена, его генезисе и бэкграунде побеседовали Валентин Дьяконов и художник Арсений Жиляев
ПОЯВЛЕНИЕ
АЖ: Валентин, предлагаю попробовать поговорить об отличительных особенностях «новых скучных». Описать их с точки зрения искусства российского и мирового, с точки зрения социологии и т.д. Какие бы родовые черты «новых скучных» ты бы выделил как человек, придумавший это словосочетание?
ВД: Я сначала расскажу, как отдельные тенденции выстроились в некую массу, позволяющую говорить о явлении и навешивать ярлыки. Сначала, пару лет назад, появились заметные молодые художники, которых надо было как-то осмыслить: Сокол, Кузькин, ты, Трушевский и другие. У вас было нечто общее: любовь к ветхой фактуре, дешевому материалу, патине, грубо говоря. С одной стороны. И к концептуальным ходам, с другой. И вот в частной переписке с критиком Марией Кравцовой, моим главным собеседником, мы выделили новую тенденцию и обозначили ее как «неоконцептуализм». Потом пошли выставки, заставившие этот ярлык снять. В июле 2009 была «Европейская мастерская» с работами Сухаревой и Ауэрбах. Тогда же – твой кураторский проект «Машина и Наташа». В сентябре – выставка «REALLY» в центре ArtPlay, куратор Саша Соколов. Мы с выдающимся петербургским интеллектуалом Павлом Герасименко ходили по REALLY и пришли к выводу, что подписчикам сайта VVORK там смотреть нечего. То есть новое поколение русских художников делает в точности то же самое, что и молодежь, которую VVORK публикует. Потом нашлись другие параллели. Выставки «Unmonumental» и «Younger than Jesus» в Нью-Йорке, выставка «Dynasty» в Париже. Появился ряд художников, лишенных обычного для русского искусства стремления чем-то, да отличиться. Они вписаны в мировую историю, и, как весь мир, повторяют 70-е годы. Но «те 70-е, которых у нас не было», как сказал Юрий Альберт. (Поэтому Кузькин и Сокол выпадают из этой истории: они к нашим 70-м намного ближе). Вот что важно. Была еще выставка в рамках «Стой! Кто идет?» последнего. Студенты Royal Academy Of Art в Лондоне. Абсолютно то же самое. Вплоть до абстрактной деревянной инсталляции из старого ДСП – ну ты понял. Так, опять же в диалоге с Марией Кравцовой, появился термин «новые скучные», ну а потом и публикация одноименная. Я некоторое время боялся вводить этот термин: художника обидеть легко. Но реакция была ровно противоположной. Родовые черты, собственно, напоминают о 70-х очень сильно. Ориентация на гибридные формы искусства, между инсталляцией, живописью и т.д., скудость выразительных средств, любовь к пустоте – тут равны и живописцы типа Юли Ивашкиной и Вали Ткача, и авторы инсталляций – ты, Сережа Огурцов. У искусства «новых скучных» нет точки входа и пирамидальной композиции. Это, можно сказать, речь на мертвом (или новом? – еще не понятно) языке, очарование которого в неясности месседжа и размытости границ. Безусловным плюсом «новых скучных» является борьба с визуальным мусором, здесь можно впасть в сравнения с духовными практиками – что сделал собственно Кулик на «Арх-Стоянии», показав русские вариации на темы лэнд-арта (тоже искусство 70-х).
АЖ: Как думаешь, почему именно сейчас? Дух времени или же возвращения спора западников и славянофилов?
ВД: Понятно, что настроения меняются. Причем волнообразно. Четкую систему смены настроений описать невозможно, конечно же. Владимир Паперный убедительно описал «культуру 1» и «культуру 2», но каждая эпоха трансформирует общие тенденции по-своему. Мне приятно думать, что «новые скучные» близки, скажем, художникам «оттепели», причем официальным – «суровому стилю». Что такое картина сталинской эпохи? Это выражение восторга, «страстности», как писал Паперный. А «Геологи» Никонова? Эмоциональный фон – скука, ожидание, сопротивление материала, однородной массы – степи, тайги, пустыни. В нашем случае, конечно, все не так очевидно. С уверенностью можно говорить о том, что современное искусство выступало единым фронтом в 2000-е годы. Важно было утвердить в медиа и на рынке сам феномен. Не особо разбираясь, что к чему, в чем разница между теми или иными художниками. Поэтому у молодых возникло ощущение, что современное искусство слишком любит пускать пыль в глаза. И они, наверное, захотели отойти от этого. С другой стороны, есть же и совершенно противоположная тенденция. Так называемые «русские китайцы», молодежь с академическим образованием, создающая громадные, выразительные работы. Они тоже не в сытые годы проявились, а сейчас. То есть «новые скучные» – часть разнообразия, многополярного мира, который наконец-то возник в искусстве. (В этом тоже есть сходство с «оттепелью»: тогда очень любили поговорить о «разнообразии» советского искусства, тогда как в сталинскую эпоху такие беседы были политически не благонадежны). Но тут опасность. Я сравниваю с тем, что знаю. Потом, всегда приятно всеми правдами и неправдами утвердить термин, изобретателем которого ты являешься. Может быть, все совсем не так.
ФОН
АЖ: Каковы отношения современных скучных со старыми скучными и, например, новыми тупыми?
ВД: У «новых скучных» прекрасные отношения с американскими 70-ми, Евой Гессе, Гордоном Матта-Кларком, Робертом Смитсоном и так далее. В России таких «старых скучных» был только Монастырский с «КД», да и то – с оговорками. Насчет «Новых тупых»… интересно, что ты о них вспомнил. На меня их выставка в арт-центре «Борей» на Литейном в свое время произвела огромное впечатление. Но они, скорее, французистые. Автоматическое письмо в духе Мишо. Примитивизм в духе Таможенника. Очень интересная была группа, безусловно, но на поверхности не задержалась: там были и есть проблемы с психической стабильностью, что хорошо для того, чем они занимались, но плохо для карьеры. А так, Вадим Флягин, например, прекрасно вписался бы в выставку «Проверка временем», которую Сережа Огурцов делал на «Фабрике».
АЖ: Мне хотелось бы поговорить о теоретическом и образовательном бэкграунде «новых скучных». Многие художники, рожденные в 80-е, не имеют высшего художественного образования. Когда я начал заниматься современным искусством, уже было очевидно, что постсоветские художественные вузы – это пустая трата времени. Но альтернатив также не было видно, по крайней мере, в регионах. Знаешь, в Советском Союзе был период, когда в искусство пошли инженеры в результате чего появилась научная абстракция и кинетическое искусство 60-70-х. Так вот, мне кажется, что в нашем случае – в искусство пошли гуманитарии. А отсутствие образования в итоге вылилось в интеллектуализацию искусства. Потом большая часть скучных художников вышла из ИПСИ, где последние 5 лет профессорствует Стас Шурипа, один из идеологов московских скучных. Он был одним из первых российских художников, начавших совмещать формализм с мощной концептуальной нагрузкой. В качестве примера можно вспомнить его выставку «А1». В ИПСИ Шурипа читает курс – нечто вроде «Истории идей в искусстве 20 века», программно ориентированный на стандарты европейских арт-скулз… Возможно, «70-е, которых у нас не было» это его заслуга.
Плюс, конечно, постопераизм, который в какой-то момент стал просто флагом триумфального возвращения «пластического концептуализма» в исполнении новых скучных Земли. Экономика знаний в руках у подростков-модников. В этом искусстве точно угадывается пульс времени, но не всегда адекватно расставляются акценты. Для меня остается открытым вопрос о возможности критического взгляда, о возможностях для будущего. Концептуальные практики 70х были чрезвычайно критичны, сейчас же можно говорить об игре в поддавки с социальным заказом. Модернизация, капитализм без трений, креативный класс… Думаю, будущее за искусством, способном не соответствовать времени, но быть, наоборот, несвоевременным, играть на опережение!
А вообще у каждого своя история отношений с текстами. На меня наиболее сильное впечатление оказал психоанализ и марксизм. И пожалуй письменное творчество «КД», которое в свое время было единственным доступным в Интернет современным искусством.
ТЕРМИН
ВД: «Новые скучные» – не самый привлекательный ярлык. Почему ты – и многие другие – принял его?
АЖ: Это шутка, но в каждой шутке есть доля шутки. Часто бывает, что прозвища или обидные критичные ярлыки привязываются и даже сознательно принимаются в качестве именований. Так было, например, с анархистами… Не знаю, что получится с «новыми скучными», но реакция на это словосочетание показала, что в нем затронут важный нерв.
Я бы ответил анекдотом из Жижека. Марксу, Энгельсу и Ленину предлагают выбрать между женой и любовницей. Маркс, конечно, как консерватор в быту выбирает жену. Энгельс как франт решает в пользу любовницы. Ленин же выбирает и жену и любовницу. Его спрашивают: «Как же так, неужели вождь мировой революции развратник?» И Ленин отвечает: «Я бы сказал жене, что пошел к любовнице, любовнице, что пошел к жене. А сам бы отправился учиться, учить еще раз учиться!» Наш мир сегодня устроен так, что главный приказ в нем – «расслабься, будь собой, получай удовольствие»! Нормальная реакция на это – заняться скучным искусством!
ВД: Илья Долгов мечтает «говорить, говорить о Вермеере». Такие настроения распространены в среде «новых скучных»? Какие вообще отношения с искусством до ХХ века?
АЖ: Боюсь показаться банальным, но мне вслед за Давидом Риффом близок реализм 19-го века с его утопичностью, увлеченностью социальными проблемами и пристальным вниманием к стремительным изменениям мира. Мне кажется, что сейчас период активного, рефлексивного поисках будущего. Время брожения умов, когда утопический импульс еще не может оформиться в мощное социальное движение или же в разделяемую всеми политическую теорию. Моя выставка «Разумный эгоизм» об этом – это попытка найти объяснительную метафору для происходящего с нами сегодня в Российской действительности середины 19 века. Правда повествование в нем строится по принципу организации фотоальбома в facebook и это уже в каком-то смысле модель современной коммуны.
ВД: «Новым скучным» необходимы масштабные проекты. Мне кажется, у них есть шанс стать современным Баухаузом. А ты как думаешь?
АЖ: Мне бы хотелось в это верить. Но для масштабного проекта, такого, как Баухауз, нужна историческая ситуация, дерзость и осознание того, каким образом искусство может участвовать в повседневной жизни простых людей всего мира, делая ее лучше. Думаю, у нас есть еще какое-то время, чтобы развернуть интуиции и отдельные находки в искусство, которое могло бы претендовать на то, чтобы помочь сделать историей агонизирующей проект contemporary art.
НОВЫЕ СКУЧНЫЕ VS. CONTEMPORARY ART
ВД: Если под проектом «современное искусство» ты имеешь в виду создание сюрреалистических и попартистских объектов для людей с высоким уровнем дохода, то до смерти его, смею тебя уверить, далеко. Давай так. «Новые скучные» ищут формулы «чистого» высказывания, как Карл Андре и Дональд Джадд? Хотят выстроить независимые и замкнутые системы, в которых работа существует по собственным правилам в некоем вакууме, да? Тогда можно говорить о том, что пост-сюрреалистический (Мэтью Барни) и попартистский (Джефф Кунс, Такаши Мураками) «большой стиль» для «НС» не важен. Так или не так?
АЖ: Мне нравится это определение. Но смотри, моя интерпретация в том, что подобное герметичное искусство переводит утопический пафос на очень интимный уровень индивидуального высказывания. В этом чувствуется возвращение человечности. И мне кажется, что именно человечность – один из фронтов сопротивления индустриализации искусства, один из фронтов через который остатки былого лоска «современного искусства» 20 века перерождаются в экспериментальные модели искусства века 21. здесь уже иные масштабы, иные социальные ориентиры. Герметичность, почти полное растворение в «объективном». (К вопросу о реализме. Когда мы познакомились с Мизиано и он комментировал наше искусство, проскользнула мысль, что художники от отчаянного субъективизма 90-х начали вести поиск в сторону предельно объективного…). Попытка найти живое там, где ему почти нет места. Но последнее это уже совсем метафора.
Мы не коснулись очень важной темы – отношения искусства и политики. Думаю, ты не будешь возражать, если я скажу, что «новые скучные» – это попытка политизации российской эстетики, оставшейся после 00х. И политизация эта проявляется прежде всего на уровне демократизации методов работы художника. Прежде всего аскетизм выразительных средств, попытку работы с низовыми вытесненными из искусства материалами и темами (если посмотреть на ситуацию формирования художников многое становится понятным, ведь речь идет о поколении пришедшем на смену гламурному внеисторическому сну нулевых). Даже ручной труд в контексте индустриализации современного искусства становится линией сопротивления. Но сразу оговорюсь, что этот локальный ответ на запрос времени может совершенно радикальным образом поменять свои акценты, если мы переместим его в иную политическую ситуацию.
Сегодня все больше и больше художников выходят на митинги протеста, что не может не радовать меня. Однако это далеко не всегда проявляется в искусстве, по крайней мере на уровне риторики. Скорее имеет место работа по построению автономии искусства, но предполагающей активное включение художника в политическую жизнь. Это похоже на истории жизни художников-минималистов, многие из которых были политически ангажированными (например, Дональд Джад открыто заявлял о своих симпатиях анархистам, Роберт Моррис был социальным активистом, участником профсоюза художников и т.д.), но их ангажированность проявлялась в попытке создать проект предельно свободного искусства.
Есть еще одна интерпретация эстетики «новых скучных». Мне кажется, что в некотором смысле это смещенная во времени реакция на распад советского союза. Чувство растерянности и попытки аналитического размышления вместо прямого действия – это общее чувство художников в бывшем восточном или западном мире. В такой ситуации искусство может дерзнуть на то, чтобы стать лабораторией по производству моделей будущего, что мы иногда и видим. Современная инсталляция – это почти коммуна будущего. Но, полагаю, предстоит еще серьезная аналитическая работа для расшифровки еще только зарождающейся эстетики. Я знаю, что у тебя есть на этот счет своя социологическая теория. Можешь поделиться?
ВД: Когда речь заходит о связи искусства с политикой, я чувствую себя не в своей тарелке. С одной стороны, нельзя забывать о конкретных взглядах конкретных художников, о рассуждениях Джадда, Морриса, Карла Андре, Марка Ротко и так далее. С другой – и это очень важный момент – политические убеждения формируются в условиях определенной цивилизации. Левак-американец сильно отличается от левака-француза, просто потому, что в Америке взгляды, попахивающие социализмом и коммунизмом, вызывают страх и ненависть у 50% населения. В России левизна тоже под сомнением, поскольку в нормальном варианте прекратила свое существование в начале 1930-х годов и сегодня не ассоциируется с позитивными переменами ни в одной из сред – начиная с рабочих и кончая арт-сообществом.
В любом случае ты сейчас говоришь о себе, о своих ценностях, и это нормально. Несомненно, многие «новые скучные» разделяют твои взгляды. Но мне видится как минимум три социо-политические истории в связи с художниками этого круга. Первая, грубо говоря, твоя – искусство, заточенное под сопротивление «гламуру» и объекту потребления, арту внешних эффектов. Вторая связана с глубоким кризисом положения художника: в нынешнем разнообразии профессий, утилизирующих навыки художника, не так-то просто понять, в чем суть позиции «современный художник». Как определить эту социальную роль? И тут в ход идет и ручной труд, и попытка найти особый язык, вне медиа, вне «искусства новостей», некий возвышенный, вынутый из информационного потока образ (который может быть создан и из бросового материала). Возможно, в этом можно усмотреть романтический импульс удаления от мира, и поэтому так много в стане «новых скучных» пустотных пейзажей (Юлия Ивашкина, Валентин Ткач). Наконец, третья история – про то, как потребители и создатели культурных ценностей, снобы из поколения «Афиши» (себя я к ним тоже отношу), становятся все более утонченными. Скучное искусство как новая форма интеллектуального и визуального дендизма, философия «less is more», удобство компьютеров Apple, хипстерство в широком смысле, бельгийская мода – вот круг явлений, порождающих «новое скучное» искусство для этой группы авторов.
АЖ: Перспективы, какими ты их видишь для этого поколения художников?
ВД: Есть одна, и довольно существенная, проблема. Если бы в мире проводился чемпионат по «скучному» искусству, уверен, многие русские художники заняли бы в нем призовые места. Но пока Западная Европа и США по всем параметрам находятся в привилегированном положении. Впрочем, так было и так будет. С одной стороны, мы имеем движение вполне глобальное. С другой, нам мешает неразвитость, в том числе и кулинарная. Да-да! После выставки «Dynasty» в Париже в моем распоряжении – прекрасное вино и волшебная еда. После выставки «новых скучных» я не могу себе позволить спокойно помедитировать на искусство в обществе свежей устрицы и бокала «Шабли». В этом ведь прелесть такого искусства – оно не портит аппетита, поскольку не физиологично. Впрочем, новые скучные сами по себе – глоток свежего воздуха, может, этого и достаточно.
