Е.И.
На прошлой неделе немного грустно и неожиданно скандально завершился 67 Венецианский кинофестиваль.
Gif.ru резюмирует личные впечатления от фестиваля и предлагает свою версию причин произошедшего.
Десять дней подряд полуторатысячную веселую журналистскую братию и публику, всегда с неожиданным энтузиазмом меняющую раскаленные пляжи Лидо на кладбищенский холод мрачных и вполне себе фашистских кинозалов, нешуточно лихорадило от просмотра фильмов конкурсной программы – жертвы кровожадного отбора директора фестиваля Марко Мюллера.
Российскую делегацию и всех ей сочувствующих дополнительно подогревали обраставшие по ходу фестиваля эмоциональными подробностями рассказы о 10 (!) минутной овации председателя жюри основного конкурса Квентина Тарантино после просмотра «Овсянок»екатеринбургского режиссера Алексея Федорченко, основного претендента на победу по рейтингам прессы и данным лондонских букмекеров вплоть до церемонии закрытия.
Закончилось же все обидной победой самого, пожалуй, скромного и непритязательного творения «ни о чем» Софии Копполы «Somewhere» («Где-то») – единственного фильма, сонные аплодисменты и усталые потягивания зрительного зала после просмотра которого точно соответствовали комнатной температуре происходившего на экране действа.
ВЕНЕЦИЯ И СМЕРТЬ
Полностью осознавая невыполнимость задачи подробного рассказа обо всех номинантах, остановлюсь исключительно на самых ярких мгновениях фестиваля, в числе которых присутствуют и некоторые фильмы-призеры, а также фильм, который по случайному везению посмотреть не удалось.
Начать стоит с того, что в этом году один лишь список из 23 основных конкурсантов, в числе которых особенно выделялись Даррен Аронофски, Франсуа Озон, Такаси Миикэ, Том Тыквер, Монте Хеллман, Джулиан Шнабель, Харк Цуй, Винсент Галло и София Коппола вызывал приступы стенокардии и нервное предвкушение счастья. Различные душевные расстройства от концентрации прекрасного обещала и программа «Горизонты», возглавляемая прошлогодним триумфатором фестиваля, выдающейся видеохудожницей и режиссером Ширин Нишат.
Ожидания полностью оправдались уже на стадии просмотра фильма-открытия фестиваля, которым в этом году был избран «Black Swan» («Черный лебедь») позапрошлогоднего триумфатора Даррена Аронофски. История про заразительно сходящую с ума балерину (блистательная Натали Портман), вытаскивающую из себя сонм демонов для идеального (ключевое слово в диагнозе) исполнения партии Одетты-Одилии, смесь «Антихриста», «Психо» и «Рестлера» (сам Аронофски подтвердил наличие «внутренней связи» фильма со своим предыдущим творением») буквально с порога «вынесла мозг» и заставила нервно курить у выхода из зала обычно не курящих очевидцев. С неделю после просмотра фантомно чесалась бескрылая спина, а с одежды с удивлением снимались черные перья. Вне всякого сомнения, великолепную работу Портман в «Black Swan» стоит признать лучшей женской ролью не только на фестивале, но, вероятно, и в карьере (на сегодняшний день) самой Портман. Поэтому ничем другим, кроме как издевательством, нельзя назвать странное решение жюри отметить специальным призом как лучшее молодое дарование заурядную игру «старушки» Милы Кунис, экранной соперницы Портман, также как и присудить Кубок Вольпи за лучшую женскую роль гречанке Ариане Лабед за роль в фильме «Аттенберг» Афины Рахель Цангари. О самом «Аттенберге», также как и о игре победительницы можно вспомнить только нечеловеческую тоску и неодолимое желание покинуть зал где-то на середине фильма, что и было с успехом проделано не только мной, но и еще доброй половиной коллег. Вдвойне приходится сожалеть о том, что Диане Вишневой пришлось отказаться от съемок у Аронофски из-за сложного гастрольного графика: бледнее Кунис сыграть вряд ли удалось, учитывая яркость персонажа, а специальный приз, похоже, светил в любом случае.
Рассказывая о «Black Swan», к месту будет оговориться об основных особенностях фестиваля, эффектно проявившихся, в частности, у Аронофски, главной из которых в этом году лично для меня стало количество мертвого человеческого тела на экране: трупы, окружающие главных героев, старательно или «по необходимости» производимые или поедаемые главными героями, трупы в роли главных героев или главные герои в роли трупов, а также посмертные манипуляции и ритуалы с мертвой плотью разной степени методичности. Пышущие здоровьем организмы уже к 15 минуте после начала очередного фильма явно демонстрировали признаки разложения и распада, стоит ли говорить о тех, чья смерть значилась отдельной строкой уже во вступительных титрах.
Второй примечательной чертой стоит назвать несколько болезненный интерес режиссеров к проблемам сексуальности, в основном женской, как то: психологическая или физиологическая неспособность к сексу или же, наоборот, сексоголизм; изучение анатомических отклонений в строении половых органов или же просто пристальная фиксация камерой их параметров, при этом неважно, жив еще их обладатель или уже не очень; подробный анализ и крупные планы секса втроем, в группе или в полном одиночестве, а о гомосексуализме даже упоминать скучно. Безусловно, радует подобный небанальный подход к вопросу и отсутствие внутреннего ханжи-цензора у художника, но иногда бывало крайне утомительно наблюдать двухчасовые репортажи из постели или морга.
Возвращаясь к самым ярким событиям первых конкурсных дней, сразу необходимо назвать виртуозное хулиганство «Potiche» («Ваза») провокатора и умницы Франсуа Озона с поющей Катрин Денев в главной роли. Взяв за основу известную французскую театральную пьесу 1980 года о пробудившейся к социальной активности домохозяйке, решившей баллотироваться в депутаты, Озон легкой рукой волшебника превратил ее в уморительно-смешной пародийно-обличительный памфлет, имеющий в виду совершенно конкретных персонажей в лице Николя Саркози с сыном и Сеголен Руаяль. Фабрис Лукини, сыгравший роль деспота-фабриканта, в ответ на прямой вопрос журналиста с безумной ухмылкой заявил, что ему всегда легко удавались роли людей средних способностей, реакционеров – таких, как Саркози. Страшно интересно было бы послушать подобные признания российских актеров в ответ на аналогичные вопросы и проследить их дальнейшую актерскую и человеческую судьбу.
Модернизированная фабрика, выпускающая разноцветные зонтики с принтами Кандинского, придуманные едва начавшим осознавать собственную гомосексуальность экранным сыном Катрин Денев, и собственно звучащая в фильме музыка из «Шербурских зонтиков», безусловно, отсылают нас к главной роли Катрин Денев в фильме Жака Деми (к слову, в японском прокате фильм будет идти под названием «Зонтики счастья»), что делает Денев не только единственным возможным претендентом на эту роль, но и беззастенчиво эксплуатирует ностальгические настроения зрителей. В итоге – гомерический хохот, свист и овации обычно более сдержанных представителей прессы, заглушающие идеально-нелепые диалоги героев (поцелуй с Денев и Депардье так и вовсе сопровождался всхлипами), демонстрирующих ближе к финалу уже просто невероятный и блистательный абсурд (чего стоит сцена с рабочими в едином, почти религиозном порыве, тянущие к Денев руки со словами: «ты – наша мама»).
По правде говоря, удивительно было видеть «Potiche» в числе конкурсантов, учитывая то, что комедии очень трудно не только победить в Венеции, но даже отобраться в конкурс, о чем не забыл упомянуть на пресс-конференции и сам Озон. И как-то сразу возникло обоснованное подозрение, что фильм совсем ничего не получит, однако это не помешало ему не только быть приятной передышкой между кровавыми событиями фестивальных будней, но и не потеряться на фоне остальных претендентов на награды фестиваля вплоть до церемонии закрытия.
Был на фестивале еще один фильм, который до просмотра также можно было причислить к аутсайдерам конкурса, обреченным на ажиотажный интерес публики и прессы. Винсент Галло, «infant terrible» независимого кинематографа, вернулся к режиссуре, несмотря на обещания больше никогда не снимать кино, данные под давлением критики семь лет назад, после освистания его печально известного «The Brown Bunny» («Коричневого кролика») на Каннском кинофестивале. Памятуя обвинения в чудовищной затянутости, вынудившие Галло урезать «The Brown Bunny» на целых полчаса, новое творение, «Promises Written in Water» (Обещания, писанные по воде»), имеет вызывающе короткий хронометраж (75 минут), да и название фильма скорее издевка, чем отражение содержания видеоряда. На протяжении всего периода съемок и после их завершения Галло отказывался общаться с прессой и как-либо комментировать работу, подогрев к картине нешуточный интерес, как результат – с утра у фестивальных касс вырастали гигантские очереди за билетами, а менее удачливые коллеги безуспешно штурмовали залы в надежде занять свободные места. Смеяться и свистеть в зале начали еще на вступительных титрах в радостном ожидании провала и скандала. Поскольку смертельная печаль происходящего на экране явно не располагала к подобным проявлениям, немногочисленная публика, не знакомая с трудностями на пути Галло – режиссера, недоуменно поглядывала на весельчаков. На экране, тем временем, неторопливо демонстрировались сцены вскрытия и последующей кремации трупа умершей (очевидно, от рака) возлюбленной (Дельфин Бафор) главного героя, сыгранного по традиции самим Галло, перемежающиеся с флэшбэками воспоминаний и кадрами домашнего видео, тщательно фиксирующими «все трещинки» подозрительно цветущей, но, тем не менее, умирающей Бафор. Провала, правда, не случилось, никто песен не пел и толпами из зала не выбегал (только поодиночке и парами), но и особых восторгов не наблюдалось. Красота девушки не смогла затмить запредельного самолюбования Галло – крупные 10-ти минутные планы курящего, молча смотрящего в зеркало или в камеру актера, режиссера, автора сценария и даже музыки страшно отвлекали и мешали сопереживать происходящему на экране. Когда вспоминаешь бессмысленное повторение фраз там, где в «Коричневом Кролике» было освистанное публикой молчание, и небрежность, с которой герой Галло отчищает печь крематория от праха сожженного тела невесты, вообще закрадываются навязчивые подозрения в неправдоподобности происходящего, каком-то грандиозном розыгрыше, мести со стороны Галло – режиссера. Но, учитывая, как он искренне расстроился из-за неуспеха новой картины у фестивальной критики и публики, подозрения вряд ли оправданы. Хотя то, что, на первый взгляд, выглядит как искреннее огорчение, вполне может оказаться просто частью розыгрыша.
Несмотря на очевидную попытку автора транслировать личные переживания, язык не поворачивается назвать фильм скромным и личным, учитывая просчитанную демонстративность, с которой Галло привлекал внимание к своей картине, ведь ничто не возбуждает любопытство больше, чем молчание. Хронометраж можно сделать короче, паузы заполнить подобием диалогов и даже заставить себя не заниматься несимулированным сексом на камеру, но творческий и интеллектуальный эксгибиционизм за удачным монтажом не спрятать. Все в фильме свидетельствует о показном нежелании понравиться зрителю, однако, инфантильное поведение режиссера вне съемочной площадки, свидетельствует исключительно об обратном. Галло проявлял себя в Венеции в качестве человека-невидимки, иногда снимавшего волшебную мантию, чтобы все понимали, что он все-таки приехал и сознательно игнорирует все обязательные фестивальные мероприятия, будь то премьера его фильма или предпремьерная пресс-конференция. Он не посчитал необходимым также посетить и церемонию закрытия фестиваля, где ему присудили «Кубок Вольпи» за лучшую мужскую роль в драме Ежи Сколимовского «Essential Killing» («Необходимое убийство»), отмеченного, в свою очередь, специальным призом жюри.
Получая приз за Галло, Сколимовский удачно пошутил: «я уверен, что Галло хочет поблагодарить режиссера фильма, то есть меня, автора сценария – все еще меня, и, наконец, продюсера – снова меня». Благодарить действительно есть за что: роль несчастного, загнанного араба, не произносящего за весь фильм ни одного слова, пытающегося выжить в абсолютно враждебных декорациях заснеженного европейского леса, написана как будто специально для Галло в его сегодняшнем положении и сыграна им блестяще. В такой ситуации действительно возникает огромный соблазн воспринять полученный Винсентом Галло приз как призыв заниматься тем, что у него лучше всего получается.
Несколько слов просто необходимо уделить новому фильму американки Келли Рейхардт «Meek’s Cutoff» («Короткий путь Мика»), показ которого прошел почти незаметно на фоне других амбициозных премьер, что крайне несправедливо, учитывая несомненные достоинства фильма.
«Meek’s Cutoff», невероятно красивый экзистенциальный «роуд-муви», основанный на реальных событиях из жизни северо-американских переселенцев, переносит зрителя в Орегон 1845 года и повествует о группе пионеров, которые нанимают пустозвона и враля Стивена Мика, обещающего перевести их коротким путем через Каскадные горы к мифическим плодородным землям. Довольно скоро выясняется, что проводник совершенно не в курсе, куда идти, и заблудившиеся люди начинают медленно погибать в пустыне, лишенные источников воды и пищи, и, что самое главное, веры в своего лидера и самих себя. Путь к возможному спасению или к более быстрой смерти они обретают в тощем, мелком и каком-то очень трогательном, но от этого, на первый взгляд, не менее опасном, индейце, которому они вынуждены довериться в отсутствие какого-либо выбора.
Несмотря на внешнюю безмятежность пейзажа и убаюкивающую медитативность повествования, разворачивающегося под медленный перестук колес повозок переселенцев, драматизм нагнетается буквально из воздуха, из песка под ногами умирающих людей. Опасность обволакивает липким страхом и держит в необычайном напряжении, исходя от всего: от нового проводника, неизвестности, самих переселенцев, жизненные ресурсы которых на пределе, ее источает сама природа, не прощающая ни малейшей ошибки. Камера отстраненно фиксирует информацию о том, что закончилась вода, отсутствующе-отрешенные выражения лиц героев, воспаленные глаза, взгляд которых устремлен вглубь, вялые уже перебранки – все внимание сосредоточено на ходьбе, ведь следующий шаг может стать для любого последним.
Несмотря на то, что «Meek’s Cutoff» являет собой прекрасный образец «кино и ничего больше» – этот лозунг был провозглашен Тарантино в качестве главной идеи фестиваля- несправедливо было бы не учитывать его многосложность. Фильм представляется чрезвычайно метафоричным. Исторический контекст и пустыня – лишь повод и декорация для того, чтобы горстка актеров разыграла перед нами бесконечную, увы, историю о ксенофобии и предрассудках. Главный вопрос переселенцев, повисший в воздухе, о том, является ли их лидер, Стивен Мик, чистым злом или просто идиотом, не оставляет сомнений для параллелей с событиями, происходившими во времена правления Буша-младшего. К слову, сценарист фильма, Джон Рэймонд в интервью изданию «Portland Monthly», распространяет метафору и на времена Обамы, имея уже при этом в виду, очевидно, образ темнокожего аборигена-проводника, ведущего белое «стадо» к спасительному водопою или к катастрофе. С нетерпением ожидаю возможности внимательно пересмотреть этот фильм в поисках спрятанных смыслов, особенно учитывая нешуточные разногласия среди коллег, касающиеся интерпретации финала.
Как это обычно бывает в Венеции, в программе было много интересного азиатского кино, при этом несмотря на наличие в конкурсе работ уже обласканных фестивальной критикой и публикой мастеров – Такаси Миикэ, Цуй Харка, Тран Арх Хунга, шедевром оказался дебют известного китайского документалиста Ван Биня «The Ditch» («Котлован»), показанного в качестве фильма-сюрприза. Впрочем, тут приходится пользоваться терминологией более удачливых коллег, поскольку мне китайский сюрприз увидеть, увы, не удалось. В основу фильма легли воспоминания бывших заключенных трудового лагеря Цзябяньгоу, расположенного посреди пустыни Гоби, куда в период с 1957 по 1961 было сослано для «перевоспитания» около 3000 политических заключенных, 2500 из которых погибли в лагере, преимущественно от голода. Спали заключенные прямо в канавах, поскольку изначально лагерь был рассчитан всего на 40 человек. В попытках выжить погибающие люди ловили червей и крыс, питались испражнениями и останками погибших товарищей. Десятки «дрожащих» ручных камер, эффект абсолютной документальности от мастера жанра, в итоге, судя по рассказам очевидцев, зрители толпами валили из зала.
Из просмотренного, в первую очередь нужно отметить новую, удивительно «взрослую» и стилистически выдержанную работу Такаси Миикэ «13 Assasins» («13 убийц»), римейк одноименного черно-белого фильма 1963 года Эйчи Кудо. Несмотря на мою личную симпатию к Миикэ, приходится признать, что из под его чудовищного конвейера (5-6 фильмов в год), зачастую выползают монстры. Но точно не в этот раз. Миикэ продемонстрировал подозрительно серьезный и крайне уважительный взгляд на классическое самурайское кино. Никакого привычного для Миикэ мальчишеского озорства и прочих милых безобразий, только смелые и благородные самураи в противостоянии с очевидным злом. Правда, был там один жесткого убитый веселый самурай, который чудесным образом весело воскрес на последних минутах фильма, но смешно почему-то не было. Да, безусловно, нельзя упускать и все эти приятные детали авторского подчерка в виде оторванных конечностей, морей крови, грязи и горящих животных, куда ж без них, но здесь они были абсолютно к месту, подчеркивая важность и красоту смерти, если это смерть самурая при исполнении долга. Просто удивительно, что кровавую мясорубку можно снять так, что счастливых глаз не оторвать. Непонятно, почему Тарантино не отметил каким-нибудь призом еще и этого своего старого друга, тем более, что на то были все основания, то ли потому, что он сам так снимать умеет, то ли призы закончились.
Зато по ночам фестивальным маньякам, вроде меня, показывали «Зибрамэнов» («Zebraman 1-2″), таким образом, больше времени и внимания, чем Миике, не уделили никому. В маске «Зибрамэна» счастливый, как ребенок, расхаживал сам Марко Мюллер, да кому они теперь нужны, эти призы!? К слову, режиссеру долго не удавалось найти финансирования для этого проекта, видимо, как следствие провала предыдущей его жанровой работы 2007 года «Sukiyaki Western Django» («Сукияки Вестерн Джанго») с Тарантино в эпизодах, однако, японским богам все еще нравятся фильмы Такаси Миикэ.
На контрасте был показан «Норвежский лес» («Noruwei no mori«) вьетнамца Тран Арх Хунга по одноименному роману Харуки Мураками. Пересказывать сюжет всем известной книги не имеет смысла, чем более, что сценарий если и отличался от оригинала, то только в сторону схематизации характеров и диалогов. Тем, кто не читал книгу и впервые столкнется с «Noruwei no mori» на экране, герои могут показаться фрустрирующими роботами Марвинами из «Автостопом по галактике», откликающимися на события исключительно в силу заложенной в них несовершенной программы. Любовные терзания, студенческие волнения в Токио 60-х годов, бесконечные выяснения причин загадочного гинекологического недуга главной героини, смерти и страдания на фоне фантастически красивых пейзажей под волшебную музыку Джонни Гринвуда («Radiohead») вогнали в тоску и усыпили. Казалось, что фильм и без того длившийся 2,5 часа, просто бесконечен. Даже если бы в кадре внезапно появился «Зибрамен», вряд ли впавший в кому зрительный зал смог бы внятно отреагировать. По словам режиссера, Мураками отказывал всем без разбора в просьбах об экранизации своего самого читаемого в мире романа, но без раздумий разрешил Тран Арх Хунгу. Очень интересно было бы услышать его мнение.
Самое время рассказать о главном для меня фильме фестиваля, который потряс, эмоционально опустошил и влюбил в себя всех без исключения, даже (о, удивительно!) жюри. Речь идет о «Balada triste de trompeta» («Печальной балладе для трубы») испанца Алекса де ла Иглесия. Надо было слышать овации и радостные вопли в пресс-центре, учиненные интернациональной толпой журналистов, во время прямой трансляции церемонии награждения. Радость за успехи «Balada triste de trompeta» объединила, оказавшись сильнее предпочтений, обусловленных национальными или жанровыми пристрастиями, и слегка примирила с общими итогами фестиваля. Получив две из трех основных наград: «Серебряного льва» за режиссуру и «Озеллу» за лучший сценарий, де ла Иглесия, стал, без преувеличения, главным открытием фестиваля, проложив себе очевидный звездный путь за пределы доселе лишь национальной известности.
Заявленный жанр комедии не должен вводить в заблуждение: имея степень по философии, де ла Иглесия, используя жанровый формат в качестве приманки для зрителей, наполняет фильм до предела жестоким и метафорическим содержанием, в котором от смеха присутствуют в основном слезы.
Безумное и кровавое противостояние между клоунами в франкистской Испании, один из которых рыжий и жестокий, а второй – белый, грустный и тоже, как выясняется, не слишком добрый, за любовь прекрасной танцовщицы, есть не что иное, как глубокая и яркая метафора гражданской войны, продолжавшейся на родине де ла Иглесия по сути полвека, в течение всего периода режима Франко. Не случайно трагическая развязка наступает на территории «Долины Павших», построенном по приказу Франко руками политзаключенных памятнике погибшим в гражданскую войну, необъятном и ужасающем, как ночной кошмар (лучшие декорации едва ли можно было даже вообразить). Чудовищно уродуя себя и друг друга, намеренно или мимоходом убивая или калеча врагов и просто случайных встречных во имя прекрасного идеала, рыжий и белый клоуны незаметно для себя становятся адскими черными монстрами, уничтожая самое дорогое, что у них есть, смысл их жизни и борьбы.
В официальном пресс-релизе к фильму де ла Иглесия пишет: «Я снимаю этот фильм, чтобы изгнать боль из моей души, которая, как масляное пятно, не может исчезнуть сама по себе. Я отстирываю свою одежду фильмами. Я чувствую себя чудовищно изуродованным удивительными и печальными событиями прошлых лет, как если бы я тонул в ностальгии по чему-то, что никогда не происходило; это чудовищный ночной кошмар, который никогда не позволит мне стать счастливым. Я хочу уничтожить гнев и боль гротескной шуткой, которая заставит зрителей и смеяться, и плакать одновременно».
Действительно, самый простой способ удивить и заставить сбежать демонов – высмеять их. И кто же если не клоуны вправе абсолютно безнаказанно продемонстрировать весь абсурд и нелепость ситуации, пожертвовав ради искусства собственными шкурками и позволив публике прикончить себя смехом? Сужение границ национального безумия до бытового конфликта двух наивных паяцев превратило фильм в формулу, наилучшим образом проявляющую в историческом ракурсе всю безграничную глупость, темноту и безумие, на которую только способны целые народы.
Начиная с заглавных титров, экранное пространство превращается во вселенскую кровавую мясорубку, в буквальном и переносном смысле перемывающую лица и тела героев, а заодно и мозги зрителей, при этом в ход идут мачете, утюги, зубы, музыкальные инструменты (собственно, труба) и все это с какой-то немыслимой концентрацией и скоростью событий, которых в Голливуде хватило бы еще на пару сиквелов. «Насладиться шуткой – значит почувствовать боль. Когда вы смеетесь, вы кого-то убиваете своим смехом», произнес режиссер в интервью телеканалу «Культура». Вспоминая сотни децибел смеха, выброшенного зрителями в темноту Sala Grande, можно сказать уверенно: все демоны повержены, зло надолго покинуло Средиземье, то есть Средиземноморье.
И, наконец, несколько слов о «Somewhere» («Где-то») Софии Копполы, поскольку невозможно совсем ничего не рассказать о фильме-победителе.
Перед глазами до сих пор донельзя взволнованное лицо Тарантино, прикрытое руками в эмоциональном порыве, и чеховская пауза, которую он берет перед тем, как объявить обладателя «Золотого льва». «Этот фильм околдовал нас с первого просмотра, и с этого волшебного момента это чувство все росло и росло в наших сердцах и умах», – голос председателя жюри срывается, глаза блестят от слез, на сцену выходит смущенная Коппола, следуют нежные объятия, а у меня возникает назойливое чувство, что я присутствую на съемках развязки вульгарной, но чертовски пронзительной мелодрамы, учитывая масштабы декораций и личностей главных героев. Вручить бывшей невесте такой небанальный подарок на глазах у всей планеты, не иначе, как в качестве символа неумирающих чувств, чем не типичный голливудский сюжет? Безусловно, я излишне романтизирую ситуацию и вообще иронизирую, однако убедительного рационального объяснения решению жюри найти не могу. Остается с любопытством ждать сиквела и надеяться, что незаслуженно обойденные призами соперники пострадали во имя Любви, ни больше, ни меньше. Кстати, заранее почуяв «неладное», журналисты учинили нешуточный ажиотаж и ломились не столько на фильм, сколько на пресс-конференцию – такой толпы не было замечено больше ни разу.
Нет, безусловно «Somewhere» не так плох, как я стараюсь убедить, главным образом, себя, но только если рассматривать его вне контекста предыдущих творческих подвигов Софии Копполы и феноменальности соперников по основному конкурсу. От создателя «Девственниц-самоубийц» и «Трудностей перевода» поневоле ждешь откровений, а не лошадиной дозы снотворного. Это – рассказанная шепотом, по словам Копполы, «маленькая личная история», до неприличия сентиментальная, про «elegantly wasted» голливудскую звезду первой величины в замечательном, к слову, исполнении Стивена Дорффа, растерянно, но yвлеченно «сливающую» собственную жизнь, и обретающую смысл существования лишь с появлением на его планете очаровательной 11-летней дочери. Нельзя не признать, что несколько эпизодов фильма действительно очень забавны, подкупает также абсолютная достоверность игры актеров (Коппола, судя по интервью с Дорффом, добивалась ее с садисткой тщательностью) и удивительная камерность атмосферы, гениально созданная режиссером, когда, несмотря на фейерверк событий и лиц, в кадре всегда диалог только между двумя, отцом и дочерью. Но все впечатление убивает невероятная тривиальность сюжета, реакций и даже мимики героев. Пугает очевидность посыла и навязчивая мораль. Пресловутое взросление главного героя так рационально и покадрово просчитано, столь великодушно устранены любые препятствия на его внезапно обнаруженном правильном пути, что в итоге все полтора часа просмотра оставалось надеяться на то, что кролик все еще у Копполы в шляпе, ведь не может же быть все так очевидно и шаблонно. Фильм снят и сыгран будто бы в полусне и потому казалось, несмотря на тревожные предчувствия, что так мастерски-незаметно усыпляется бдительность и нагнетается атмосфера для зловещего финала, в духе общего настроения фестиваля. К слову, с альтернативным финалом, пожалуй, фильм был бы достоин хотя бы лапы Золотого Льва, так неожиданно им полученного. Но нет, никто не умер, что просто удивительно, учитывая кровавую беспощадность фестивальных будней, однако почему-то после этой бесчеловечной инъекции назидательного, образцового гуманизма очень захотелось чьей-нибудь крови. Может, теперь София Коппола таки снимет свой фильм о вампирах (не тот, так другой), о котором так мечтает?
ВЕНЕЦИЯ И «ОВСЯНКИ»
Об «Овсянках» Алексея Федорченко за прошедшую неделю не написал что-нибудь восторженное разве что неграмотный. Писали все: или под сильнейшим впечатлением или в приступе патриотизма. Овсянки, мистическая история о любви, способной убивать, и смерти, способной воскрешать, безусловно, не смогла оставить равнодушной. Сопротивляться обаянию и красоте фильма, как и искать оправдания сильнейшему эмоциональному эффекту посредством рациональной оценки увиденного, было совершенно бесполезно, но очень хотелось, принимая во внимание неприятный пафос закадрового текста и эксплуатацию модного теперь этнографическо-зоологического интереса к малым или вовсе вымершим народам.
Количество смерти на экране привычно зашкаливало: обнаженное мертвое женское тело в качестве главной героини, два уже почти мертвых главных героя, один из которых, уже совсем мертвый в качестве рассказчика, осуществляющие в течение всего экранного времени ритуальные манипуляции с трупом. Усугублял впечатление особенный глубинный ошеломляющий эротизм, сопровождающий демонстрацию выдуманных сценаристом ритуалов исчезнувшего племени меря, нагнетавший эмоции и заставлявший публику в зале неуютно ерзать, переглядываться и перешептываться.
В течение всего фестиваля не удалось услышать ни одного сдержанного комментария по поводу увиденного: слова метались от восторгов к удивлению и активному неприятию (первых, надо заметить, было подавляющее большинство). Каждый, разглядевший на пресс-карте русские имя и фамилию, будь то турецкий фотограф, чернокожий уборщик-эмигрант или коллега из немецкого издания, считал своим долгом выразить восхищение доступными вербальными или иными средствами (крайне приятно в связи с этим, что уборщики-эмигранты допускались организаторами до самого «святого»).
О демонстративных овациях и восторгах Тарантино уже было замечено выше, но приятно и повториться. На итоговой пресс-конференции председатель жюри сравнил фильм с «beautiful piece of poetry», и, по рассказам очевидцев, при первой же возможности начинал увлеченно обниматься и целоваться с Федорченко и остальными участниками съемочной группы.
Как уже всем известно «Овсянки» получил три премии фестиваля – приз международной федерации кинокритиков (FIPRESCI), премию «Озелла» за лучшую операторскую работу и приз экуменического жюри. Как расшифровал значение полученных трофеев на итоговой пресс-конференции сам Федорченко: «приз экуменического жюри – за духовность, FIPRESCI, видимо, за киноязык… и…просто красиво». При этом режиссер подчеркнул, что был уверен в получении премии за визуальное воплощение, потому что оператор (Михаил Кричман) у него гениальный»
ВЕНЕЦИЯ И ТАРАНТИНО
Присутствие Тарантино на фестивале в качестве председателя жюри заслуживает отдельных слов. Проводя вечера в темноте Sala Grande на показах основной конкурсной программы, взгляд каждый раз на пути к картинке преодолевал препятствие в виде внушительного профиля председателя жюри, сидящего обычно в паре метров ближе к экрану (так уж случалось). И всегда наступал момент, когда приходилось ловить себя на мысли о том, что завороженно смотришь уже не фильм, а то, КАК Тарантино смотрит фильм. Потрясающая мимика и жесты, пластичность сытого тигра, абсолютное сопереживание происходящему на экране: приступы раскатистого смеха и уже весь зал включается в эту игру, отзываясь ответной волной хохота. Ну а уж если фильм не нравился, неудовольствие явно демонстрировалось в виде беспорядочного ерзанья на кресле, вздохов и ужимок гиперактивного школьника в ожидании звонка с урока.
Тарантино умудрялся переключать на себя внимание зала даже посреди взрывов, смертей и всевозможных трагедий главных и второстепенных героев, и явно подозревая это, тактично, еще в темноте финальных титров испарялся из зала, не желая отвлекать публику от персон создателей фильмов, ожидающих аплодисментов на почетных местах в зале. Однако пару раз довелось быть свидетелем того, как Тарантино изменил своим же принципам, учинив пятиминутные овации после премьер «Овсянок» и «Печальной баллады для трубы».
С крейсерской скоростью, всегда пешком и без охраны, не смущаясь внимания прессы и поклонников, Тарантино перемещался между отелем «Excelsior» (резиденция жюри и конкурсантов) и Sala Grandе, раздавая автографы и поцелуи девушкам. При желании, всегда можно было взять мини-интервью. В подобной искренней демократичности и заинтересованном дружелюбии не была замечена больше ни одна присутствующая на фестивале знаменитость, что, по меньшей мере, симптоматично.
ВЕНЕЦИЯ И СКАНДАЛ
Если всерьез задуматься, вряд ли можно считать совпадением одновременное присутствие в основной программе фестиваля такого количества очень близких Тарантино людей. Помимо Софии Копполы в претендентах на получение «Золотого льва» «случайно» оказался кумир, учитель Тарантино и по совместительству продюсер «Бешеных псов» Монте Хеллман (получивший в итоге специально учрежденного жюри льва «За совокупный вклад в киноискусство»), а также несколько старых друзей, среди которых Алекс де ла Иглесия и Такаси Миикэ. Будем считать эту «случайность» изысканным комплиментом со стороны директора фестиваля Марко Мюллера, отвечающего за отбор фильмов, в адрес человека, в 90-х годах полностью изменившего лицо современного кинематографа. Если заставить себя всерьез задуматься еще раз, то почти невозможно считать совпадением и тот факт, что главные награды фестиваля в этом году поделили между собой именно эти персонажи (за исключением разве что Такаси Миикэ, награжденного, однако, исключительным вниманием). Проведя нехитрые подсчеты, можно увидеть, что в чемоданах друзей Тарантино уехали четыре из пяти главных призов от жюри основного конкурса. При этом, четыре награды, включая кубок Вольпи Винсента Галло, достались американцам. Статистику подпортил разве что Михаил Кричман, подтвердить гениальную операторскую работу которого в «Овсянках» вполне вещественным доказательством в виде «Озеллы» посчитали обязательным, надеюсь, не только потому, что среди друзей Тарантино на этом фестивале не оказалось операторов.
На финальной пресс-конференции Тарантино суперменом не выглядел, даже наоборот – был крайне беспокойным и раздраженным, путался в показаниях, отвечая на обвинительные выпады журналистов, в общем, вел себя так, как подобает обычному человеку, который вынужден оправдываться. Например, на вопрос, как получилось, что четыре награды достались американцам, он ответил, что ничего такого не помнит, и вообще все это неправда. Ну, что тут добавишь. Опровергнув обвинения в предвзятости («я не позволял ничему такому влиять на мои решения»), Тарантино заверил журналистов, что Коппола выиграла единогласным решением жюри безо всякого давления с его стороны («потому что это чертовски хороший фильм»), но, как и ожидалось, никого не убедил.
Поразмыслив, наличие конфликта интересов все-таки приходится признать очевидным, но об этом все-таки стоило задуматься на стадии отбора фильмов в основной конкурс. Очевидно и то, что фильм, созданный человеком, который являлся (является) источником вдохновения, воспринимается гораздо ближе к сердцу – мысль пусть и неглубокая, но правдивая. А если фильм получился еще и неплохим, а в случае с Алексом де ла Иглесия – просто замечательным, удержаться от соблазна выразить свое восхищение, имея в руках арсенал крылатых львов, почти невозможно, да и зачем? Кроме того, не следует забывать, что кинематограф – кровосмесительное искусство, куда ни плюнь – везде близкие отношения и контакты всякого рода и степени, тем более, если дело касается такого киноманьяка, как Тарантино, – что ж теперь ему спичку тянуть при выборе в порыве объективности? Тарантино не был бы собой, если бы при принятии решений его могли как-то сдерживать какие-то условности, тем более в виде апокрифических непредвзятости и нейтральности, а что касается жюри, то «давить» на них действительно вряд ли пришлось, учитывая запредельное обаяние и влияние председателя жюри на современный кинематограф.
Казалось бы, для Италии, где значение «семьи» во всех ее проявлениях, переоценить невозможно, поведение Тарантино должно было бы стать, если не приемлемым, то вполне объяснимым. Но не случилось. Интернациональный топот и свист, сопровождавшие прямую трансляцию церемонии закрытия в пресс-центре, были вкрадчивым шепотом по сравнению с тем, как стало шумно в последующие несколько дней. Заголовки основных мировых, а в особенности итальянских изданий, запестрели обвинениями Тарантино в кумовстве, фаворитизме и некомпетентности. Показательными в этой связи можно считать слова знаменитого кинокритика ведущей итальянской газеты «Corriere della Sera» Паоло Мерегетти, заявившего об «очевидном конфликте интересов», спровоцированном Тарантино, наилучшим образом подтверждаемом посредственностью творений Копполы и Хеллмана – «милых и очаровательных, но не более того». Казалось бы, чепуха, – какой приличный фестиваль без скандала, но это оказалось лишь началом, поскольку в Италии скандал вышел за пределы кинематографического сообщества и словесных баталий любителей кино. Причиной тому послужили заявления министра культуры Италии Сандро Бонди журналу «Panorama», и вот тут уже очень серьезно. Начав с громких обвинений в адрес Тарантино, заклеймив его, помимо прочего, как «представителя элитарной, релятивистской, и снобистской культуры, которому наплевать на чувства и вкусы людей, а также их традиции, поскольку он считает их наивными и старомодными», Бонди перешел к основной цели выступления, на фоне которой меркнут любые безответственность и сумасбродство Тарантино. Министр сообщил, что «поскольку фестиваль финансируется из бюджета», государство должно иметь больше влияния на формирование жюри фестиваля, и «он лично собирается принять участие в выборе членов жюри фестиваля на будущий год». При этом Бонди опроверг подозрения в том, что причиной его гнева явилось отсутствие в числе победителей итальянских фильмов, пожаловавшись на «итальянских режиссеров, таких же оторванных от реальности и народа, как Тарантино и Мюллер». Таким образом, правительство Берлускони пытается превратить фестиваль в то, чем его задумывал в 30-х годах прошлого века Муссолини, – в пропагандистский проект, обеспечивающий поддержку правящего режима. Воспользовавшись бурным недовольством итогами фестиваля среди экспертов и публики, чиновники поверили, что получили право на моральные санкции, оправдывающие цензуру, которые будут непременно одобрены обществом. Наблюдая взрыв возмущения, вызванный на этот раз заявлениями министра культуры, остается лишь поблагодарить Квентина Тарантино за всю его беспечную «необъективность», поскольку ее уродливые и смехотворные последствия позволили не только продемонстрировать итальянцам, какие весельчаки отвечают за культурное развитие нации, но, как это ни назидательно звучит, напомнить, что свободы нельзя добиться, если не давать ее самим.