Единственная документальная лента в конкурсной программе 71 Венецианского фестиваля – «Взгляд безмолвия» Джошуа Оппенхаймера – получила Гран-при.
«Взгляд безмолвия» едва ли мог рассчитывать на «Золотого льва» хотя бы потому, что год назад главный приз был отдан документальной же «Святой кольцевой» (Sacro GRA) Джанфранко Росси, и если продолжать премировать документалистику, то статус Венеции как фестиваля игрового кино невольно ставился под вопрос. Однако под конец фестиваля Оппенхаймер лидировал в опросах критики наравне с по-голливудски спектакулярным «Бердмэном» Иньярриту. И хотя не получивший в итоге ни одной награды «Бердмэн» был, безусловно, ближе к материи кино, жюри присудило Оппенхаймеру Гран-при: Тим Рот произнес неожиданно прочуствованную речь о том, что «Взгляд безмолвия» – такой же шокирующий опыт, как «наблюдение за рождением собственных детей». Оппенхаймер, застрявший в американском аэропорту и не попавший на вручение, по скайп-трансляции напомнил, что только смелость главного героя, Ади Рукуна, позволила фильму состояться (об этом – позже). Гран-при стал главной, но не единственной наградой – фильм собрал призы Международной ассоциации кинокритиков (FIPRESCI), Федерации европейских кинокритиков (FEDEORA) и итальянского фестиваля за права человека Human Rights Nights.
«Взгляд безмолвия» продолжает тему предыдущего фильма Оппенхаймера «Акт убийства» (The Act of Killing, 2012), но в другом ракурсе: если «Акт убийства» предоставлял слово – и сцену – индонезийским гангстерам-«героям» антикоммунистических чисток в 1965-66 гг., унесших жизни более миллиона человек, то «Взгляд безмолвия» следует за Ади Рукуном, братом одной из жертв того периода, на встречи с постаревшими, но не раскаявшимися и по-прежнему комфортно чувствующими себя у власти убийцами.
Обе части кино-диптиха смонтированы из 1200 часов материала, отснятого Оппенхаймером за проведенные в Индонезии восемь лет. 30-летний на тот момент выпускник Гарварда и лондонской «мекки» современного искусства Saint Martins College приехал в страну снимать антиглобалистский фильм про условия трудящихся на пальмовых плантациях. Предложил помочь им создать профсоюз; в ответ натолкнулся на страх: причастность к «социалистически окрашенным» инициативам могла означать для жителей Северной Суматры смертный приговор – массовые убийства 65-66 годов проводились именно под знаменем лечения «от заразы коммунизма». За эти пятьдесят лет курс мало изменился, и в Индонезии по-прежнему чествуют «людей, изобретших более гуманные и быстрые способы убивать коммунистов» (цитата из реального телешоу, показанного в The Act of Killing). Семьи жертв по-прежнему обречены на поражение в правах (им запрещена работа в гос. организациях, получение высшего образования) и на безмолвие (отсюда название второго фильма), поскольку считаются родственниками «врагов народа».
Оппенхаймер попытался заснять их свидетельства, но стоило развернуть аппаратуру, как появлялась местная полиция. После нескольких неудач кто-то из родственников жертв предложил ему, пользуясь иммунитетом иностранца, поговорить напрямую с «почетными убийцами». К удивлению Оппенхаймера, последние не только шли на контакт, но звали его посмотреть на места бойни, где на камеру начинали инсценировать детали – нередко с помощью жен и друзей в ситуативной роли жертв.
Сорок первым гангстером, встреченным на исходе двух лет съемок, стал Анвар Конго: под конец своего жуткого рассказа он элегантно станцевал ча-ча-ча на крыше, где в 60-х собственоручно убил более сотни людей. Оппенхаймер, однако, обнаружил в Анваре нечто человеческое («Его надломленность была более явной, чем у остальных»), и предложил ему реконструировать, раз уж гангстеры так это любят, реалии того времени, предоставив для этого весь необходимый реквизит. Фильм The Act of Killing стал результатом вакханалии, соединившей реконструкцию кровавых зачисток, фантазии бандитов, изображающих себя супер-героями, реальную антикоммунистическую пропаганду 60-х (один из ее расхожих образов – монстроподобная женщина-коммунистка, кастрирующая мужчин и поедающая их печень) и… любовь гангстеров к кино. К Джону Уэйну, к кинематографическому Пресли, к «Крестному отцу». Кстати, единственная озвученная в The Act of Killing претензия к коммунистам состоит в том, что они хотели запретить американские фильмы.
Жанр докудрамы или кино-реконструкции – априори спорный и «попсовый». В случае The Act of Killing эти два качества доведены до максимума. «Преманы» (от искаженного «free men», они же гангстеры) не отказывают себе ни в физиологичности реконструированной жестокости, ни в галлюциннозе райских сцен, где жертвы благодарят убийц за то, что те отправили их на небеса. Зритель оказывается прямо посреди этого запредельного абсурда и ужаса, не в состоянии отстроиться от него дистанцией между экраном и кинозалом, и вынужден испытывать рвотные позывы синхронно с главным героем Анваром Конго, вернувшимся через пять лет съемок на место первой встречи с Оппенхаймером – на крышу, где он танцевал ча-ча-ча.
Готовность, с которой Оппенхаймер «одолжил» гангстерам глаз своей камеры, этически неоднозначна. Раскручивающееся в течение двух часов (в короткой версии, – director’s cut длится три часа) и все менее выносимое действо заставляет вспомнить мокументари «C’est arrivé près de chez vous» («Это случилось рядом с вами», 1992, реж. Р. Бельво, А. Бонзель, Б. Пульворд). Сюжет в нем развивается вокруг съемочной группы, снимающей будни элегантного и обстоятельного («Чтобы мертвое тело не всплыло, надо привязать к нему груз, равный его весу, умноженному на два. У детей и карликов другой коэффициент») серийного убийцы. Постепенно киношники оказываются сначала свидетелями его преступлений, затем, незаметно для них самих («Посвети софитом, пока я стреляю»), – соучастниками, а потом и жертвами.
В похожей роли «bystander» – между свидетелем и соучастником – обнаруживает себя зритель The Act of Killing. И роль эта крайне дискомфортна. Присутствие Оппенхаймера в фильме призрачно (он ни разу не появляется на экране, несколько раз слышен его голос за кадром), что лишает нас возможности идентифицироваться с «внешним взглядом». Зритель вынужден оставаться эти два часа внутри фантасматического мира убийц, без финального катарсиса и «победы добра над злом», без обычного гуманистического месседжа «никогда больше». Так более миллиона семей живут по-соседству с теми, кто отрезал головы их сыновьям и кто продолжает хвастаться этим как подвигом. Даже зрительски это тяжелый, этически спорный и полный насилия опыт. Как точно заметил Михаил Трофименков, «герой и режиссер взяли друг друга в заложники, и они оба – зрителей».
После появления «Акта убийства» Оппенхаймер предпочитает не въезжать в Индонезию, что, однако, не помешало смонтировать на том же индонезийском материале «Взгляд безмолвия» (2014), который и был впервые показан в Венеции.
Регистр радикально меняется: в фокусе – родственник погибшего; вместо спектакулярных инсценировок фантазмов – мучительно медленные, с «затактом», беседы один на один между Ади Рукуном и теми, кто был причастен к смерти его брата. Надо понимать опасность демарша Ади, позволившего себе усомниться в правильности ими содеянного. Даже это вызывает у изначально расслабленных (Ади приходит к ним для подбора очков – это его профессия) гангстеров мгновенную агрессию. Один из них, хваставшийся минуту назад, что спасался от стрессов с помощью старинного рецепта – выпить стакан крови убитого врага, – настаивает на справедливости чисток: «коммунисты ведь в церковь не ходят».
Миссия невыполнима: мантра Ади «я подберу вам очки, чтобы вы лучше видели», которую он по своей профессии произносит в начале каждой беседы, не превращается в метафорическое «открытие глаз». Тем более в масштабе страны, где власть полвека подбрасывает обильные финансовые и психологические подачки «преманам», искаженная логика которых преподается теперь и в школе («Мы уничтожили коммунистов…, чтобы восторжествовало что, дети? Де-мо-кра-ти-я!»).
Увеличительным стеклом, способным раздуть демарш Ади до критически значимого, должно стать кино. Думается, что признанием (не избежать каламбура) этого призвания и стал венецианский приз.
Однако, что же само кино? В обоих случаях Оппенхаймер собрал исключительный материал, но его, очевидно, излишне увлекают за собой формы, выбранные героями: реконструкций (Анвар) и диалогов (Ади). Оппенхаймер разбивает их «сценами-паузами». Статические, искусственно выстроенные кадры – Анвар на постели, Ади в стойке на голове…, – дают зрителю вздох, перерыв в потоке страшных историй. Они лишены текста – но, зачастую, и смысла. Фрагменты со столетним, теряющим разум отцом Ади переживаются не менее мучительно и вуайеристски, чем инсценировки Анвара.
В отношении пресловутой «эстетизации перверсий» и «бесстыдства взгляда» можно провести параллель между Оппенхаймером и другой документальной картиной венецианского фестиваля – «В подвале» («Im Keller», вне конкурса) Ульриха Зайдля.
Тайные стрельбища, коллекции человеческих младенцев в обувных коробках, алтари из изображений Гитлера – это только часть коллекции «скелетов в шкафу» (т.е. в подвалах венских жителей), отснятой Зайдлем. Подвал как вместилище темных желаний, где садомазохистские практики покажутся самым безобидным из обнаруженного. Снято бесстрастно, по-австрийски спланированно – и одновременно интимно, с короткой дистанции: немигающий взгляд с ракурса туалетного столика. Зритель, как и в The Act of Killing, дестабилизирован: Постановка или нет? Смотреть – или давно пора отвернуться?
Но Зайдль, в отличие от Оппенхаймера с его «dead serious» сюжетом, держит в кармане постмодернистский джокер: «В подвале» под микроскопом рассматривает секретные патологии мирных граждан Вены, а затем обращает их в курьез в духе «разве они не милы?». Насколько правомерен такой подход к, например, «подпольному клубу любителей Гитлера», зрителю, лишенному авторских подсказок, предлагается решать самому.